— Наши матери не вскармливают нас молоком. С рождения этот вкус мне незнаком. В детстве я пил одно лишь козье молоко, с тех пор я его не переношу — и запах, и вкус. Дети, рождённые у муз, остаются беспомощными совсем немного, прежде чем приобретают собственные привычки в еде.

Они почти упёрлись в берег, когда мужчина развернул автомобиль. Райвен неожиданно затормозил, вскоре всё стихло, и они встали. В нескольких футах от капота автомобиля раскинулась озёрная гладь. Они так и сидели в мерседесе, глядя на воду.

— Они ведь так и будут звонить? — спросил, и так зная ответ.

— Мешает? Ты же понимаешь, я уехал, внезапно оставив работу… — удерживая руль обеими руками, Райвен выпрямил пальцы, как будто хотел размять их, и слегка похлопал по оплётке. — У тебя ещё остались вопросы?

— Есть кое-что, о чём бы я хотел поговорить… На церемонии я случайно услышал, что музы не сразу обретают свои силы. Точнее, они рождаются с даром, при этом учатся его использовать долгие годы, но такие способности, как у вас, есть не у всех, и они проявляются намного позже. Это правда?

Эспер ожидал, что Райвен захочет покинуть салон автомобиля и пройтись на свежем воздухе, но они продолжали сидеть в машине с опущенными окнами.

— Ты говоришь о моих способностях к забвению? — Райвен достал стаканчик с кофе из держателя и сделал глоток.

— Как именно эта способность проявилась у вас? Вы были очень молоды по нашим меркам?

Мужчина некоторое время смотрел на озеро, собираясь с мыслями, после чего развернулся лицом к нему. Эспер вздрогнул, одновременно с этим его бросило в жар, когда Райвен коснулся его бедра. Ладонь переместилась на колено, тёплые пальцы легонько массировали его.

— Я бы не хотел говорить об этом сейчас.

— Вы же не из тех, кто откладывает на завтра, — заупрямился он. — Кем бы ни были ваши родители, но способность к управлению памятью у вас от Мнемосины*. Может быть, она была вашей бабушкой?

— Ты знаешь даже о ней, — усмехнулся Райвен, но на этот раз его глаза блеснули то ли от удовольствия, то ли от возникшего вдруг интереса. — По меркам муз я был ещё младенцем, когда во мне проснулась сила, о которой ты говоришь. По меркам людей… — Райвен вздохнул, — я был немногим старше тебя. С тех пор я забираю у людей часть их светлых воспоминаний. Ты хочешь слушать дальше?

Прикосновения Райвена вводили в транс, Эспер смог лишь кивком обозначить своё согласие.

Это что, какая-то тайна? Или эта тема настолько неприятна, что Райвен её избегает?

— Раннюю часть жизни я провёл в южных городах. Моя кожа была коричневой, а волосы показались бы тебе более кудрявыми, с тех пор я стриг их бесчисленное количество раз, и постепенно они потеряли первозданный вид.

Райвен привалился к спинке сиденья, не отрываясь, он наблюдал за лицом Эспера. Левая его ладонь оставалась лежать на колене парня.

— В то время я жил в Риме и состоял музой при первом сенаторе одного из городов-государств. Чтобы стать музой, совсем не нужно иметь опыт за плечами и вековые знания, когда одним своим появлением ты можешь усладить чей угодно взгляд. Я был наивен, я плохо знал людей и то, что ими движет. Их натура мне была так же чужда, как я сам отличался от них. Тогда я носил своё старое имя, которое использовал впоследствии долгое время, живя на земле Римской империи. Это имя ты уже слышал.

* * *

Клеменс озирал огромное помещение под высоким сводом. Камень отторгал жару, но она всё равно проникала внутрь. Шёл пир по случаю приезда одного из военачальников — в период относительно спокойный для города и страны в целом. Кратер со своими людьми расположились за широким массивным столом в самом центре пиршественного зала. На возвышении находился стол поменьше, но обставленный богаче — этот предназначался для сенатора и его приближённых. Кроме них в зале было полно народа, столы ломились от яств, мимо сновали слуги с подносами и кувшинами, музыканты.

Клеменс расположился по левую руку от сенатора на отдельном ложе. Левое плечо закрывала тога; на правом он носил двойной золотой браслет, подчёркивавший печать контракта — как некий символ, говоривший о его приближённости к власти.

Он обводил глазами лица гостей, заросшие жёсткими бородами, нередко ловя на себе заинтересованный взгляд Кратера. Одеяния приезжих отличались от местных, их легко было выделить в толпе. Их было не более десяти — крепких мужчин, от млада до велика; с прошлого визита немолодого Фокла заменил его третий сын, совсем зелёный мальчишка.

С любопытством те кидали взгляды на него, сидящего рядом с сенатором и едящего те же блюда. Когда владыка спустился к своему главнокомандующему, оставив Клеменса во главе стола, в окружении жены, сыновей и высоких чиновников, внимание гостей разом переключилось.

К столу поднялась разносчица вина с кувшином, с его позволения девушка наполнила бокал терпким напитком. Жестом Клеменс отозвал служанку, и ту перехватил один из сыновей правителя.

Пир длился почти весь день. Этот зал уже опротивел. Клеменс задыхался среди всех этих людей. Шлюхи и чьи-то дочери, сидящие на коленях у мужчин; слуги, снующие между столов; музыканты, чья музыка сливалась с общим гулом; глупые юнцы и умничающие старики — за целый день всё приелось, от обильной еды клонило в сон.

Ему наскучило находиться здесь. Клеменс поднялся и, не говоря ни слова, покинул стол. Он не замечал чужих взоров, только один взгляд жёг его — непонимающий и уязвлённый. С гордо поднятой головой он неторопливо спускался по ступеням: он не сбегал с пира и не хотел, чтобы такое впечатление создалось у других.

Шум застолья преследовал его в пустынных коридорах дворца до тех пор, пока Клеменс не обратил внимания, что слышит лишь гул собственных шагов.

Как жарко… Он коснулся задней стороны шеи и отвёл волосы, давая той остыть. В покоях должно быть прохладное вино.

Звуки празднества затихали вдалеке. Внутренний двор обезлюдел.

Что-то было не так в мерном стуке подошв. Прежде всего возникла мысль, что в разыгравшемся воображении виновато вино, которого выпил он немало.

Клеменс ускорил шаг и, только пройдя сумрачный коридор до конца и оказавшись в открытой галерее, он понял, в чём дело. Остановившись у колонны, он распустил шнуровку сначала на одной лодыжке, потом на другой, осторожно снял сандалии и оставил их лежать на полу. Кожи ступней коснулась прохлада камня. Бесшумно выйдя из тени колонны, быстрым шагом Клеменс устремился через коридор. Солнечные лучи заливали галерею, обжигающее тепло растекалось на коже. Вдоль стены росли плодовые деревья, шелестя босыми ногами по каменному полу, Клеменс почти пересёк ту; достигнув оливы, он остановился.

Его преследовали. Кто-то следовал за ним сквозь коридор и сейчас затаился среди колонн.

Прислушиваясь к тишине, Клеменс медленно повернул голову влево, якобы полюбоваться чудесными плодами.

Природа вне галереи замерла — ни дуновения ветра, ни стрекота цикады, только изнуряющий зной.

Его преследователь находился совсем рядом. Он различал чужое сдавленное дыхание. Дыхание крупного, утомлённого вином и жарой, сытого человека, проделавшего немалый путь и носящего тяжелые железные доспехи.

Клеменс умел обращаться с оружием, но при себе не имел даже кинжала. Его личная стража находилась сейчас далеко, поблизости не было ни единого слуги. Любой во дворце знал, что тот, кто коснётся приближённого сенатора против его воли, будет немедленно казнён, но здесь свидетелей не было.

Переведя дух, он сорвался с места.

Мнемосина* — богиня, олицетворявшая память, титанида, дочь Урана и Геи. Мать Муз, рождённых ею от Зевса в Пиерии.

Глава XVII. Часть I

Позади раздалась чья-то тяжёлая поступь, перешедшая в стремительные шаги.

Не оглядываясь, Клеменс миновал галерею и попал в боковой коридор. Его сопровождал шорох босых ступней по каменному полу.

Он выбрал знакомое направление — в этой части дворца находились покои гостей. По пути не встретился ни один слуга или стражник. Вся прислуга была занята на пиру или на кухне, охрана дворца отозвана.